— Не пойму, что здесь звякнуло, грохнуло?—сказала баба Вера.
— Да вон же осколки на полу. — Баба Люба нагнулась.— Ой, моё любимое блюдце!
— Наверно, кошка столкнула, — сказала баба Вера.— Вечно эти кошки по столам скачут.
Пыхтя, баба Люба подбирала черепки. Она была очень полная, и ей было трудно нагибаться.
— А дети где? — спросила она.
— В саду гуляют, — ответила баба Вера уже из комнаты.
Баба Вера была, наоборот, худая и проворная, но очень рассеянная. Уходя, она уронила носовой платок и не заметила. Баба Люба, кончив подбирать остатки любимого блюдечка, подобрала платок своей сестры и тоже ушла.
Зойка вылезла из укрытия и отправилась искать Глеба. Настроение у неё сделалось прескверное. Одни неприятности кругом! Не удалось угостить поросёнка, обнахалила дядю Юру, а теперь он, чего доброго, не захочет с ней возиться и играть в бадминтон, заставила бабу Любу шарить по полу, подбирая осколки блюдечка, разбитого, может быть, кошкой. Может быть! А главное, куда-то девался Глеб.
Когда бежала за сливами для поросёнка, Зойка видела Глеба недалеко от калитки. Он играл в мячик с Гришей. Гриша жил на соседней даче и дружил с Глебом. Но теперь мальчиков возле калитки уже не было. Неужели Глеб посмел удрать на улицу без неё? Когда им вообще одним на улицу не разрешается. Особенно ей. Глебу до водяной колонки можно. Всё-таки он на год старше. Дальше колонки ему тоже нельзя. Там вскоре начинается шоссе, по которому ездят автобусы и всякие машины.
А что же она будет делать без Глеба по утрам, когда они вернутся в город? И зачем мама её родила на целый год позднее, чем Глеба? Страшная несправедливость! Вот теперь Глеб пойдёт в школу, а она нет. В последнее время он зафасонил — прямо терпеть невозможно. На каждом шагу твердит: «Ты ещё маленькая. Я пойду в школу, а ты не пойдёшь!» Это — когда он ещё только собирается стать школьником.
А когда на самом деле станет — тогда что будет? Вот убежал куда-то и её не подождал. Безобразие!
В задумчивости Зойка вышла за калитку и медленно поплелась вдоль забора. Под ногами шуршали листья. Вон сколько нападало с деревьев. Одни красные, другие жёлтые, а третьи пополам: зелёные с коричневым. Красивые. Пусть Глеб сделает для неё гирлянды из этих листьев. И пусть набьёт ими матрасик для куклы. Так ведь пропал куда-то!
Зойка поворошила ногой листья, подняла голову. И сразу сделала строгое лицо, прищурилась, прикусила нижнюю губу. В нескольких шагах от неё стоял босой, в одних трусах мальчишка лет девяти и насмешливо улыбался. Это был Сорванец из дачи напротив. Наверно, у него было какое-нибудь имя, но Зойка его не знала, потому что все три бабушки — и баба Вера, и баба Люба, и баба Маня, когда приезжала из города, — называли его Сорванцом.
— Ты что ищешь? — спросил Сорванец.
— Глеба, — простодушно ответила Зойка. Сорванец прыснул:
— Пф... ф... разве твой брат такой крошечный, чтобы в траве затеряться? Ростом, что ли, с перочинный ножик? — И захохотал во всё горло.
Зойка обиделась. Презрительно оглядела мальчишку.
— А у тебя все ноги в гадостях!
Сорванец перестал хохотать и уставился на свои загорелые, исцарапанные ноги. Нагнулся и снял с левой ноги что-то чёрное, извилистое.
— Подумаешь, один дохлый головастик прицепился! Зойка вздёрнула подбородок.
— А тебе нужна тысяча?
— Вот хорошо бы тысячу головастиков иметь?— вздохнул Сорванец. — Разве ты не хотела бы? Только и это не головастик, — рассматривая снятое с ноги, сказал он с сожалением.— Из всех головастиков давно лягушки повывелись. Это просто такая пиявочная водоросль. Потому что я купался в пруду. Хочешь, покажу, как я ныряю?
Можно ли играть с Сорванцом? Одной. Без Глеба. Неизвестно. А идти на пруд, кроме как с бабушками и с папой, с мамой, нельзя.
Это уж точно. Даже с дядей Юрой — сомнительно. С дядей Юрой почти наверняка не пустят на пруд: он увлечётся купаньем, а про детей забудет. А уж с Сорванцом на пруд!!!
Щёки и уши стали у Зойки пунцовыми. Она почувствовала, что сейчас погибнет. Потому что сделает что-то ужасное. Настоящее преступление. Ей стало страшно. И в то же время сердце у неё сладко замерло.
Дрогнувшим голосом Зойка сказала с отчаянной решимостью:
— Да, я хочу посмотреть, как ты ныряешь!
Сорванец схватил её за руку, и они побежали. И через пять минут очутились на берегу заросшего осокой прудика.
«А вот пусть Глеб меня не бросает, — стоя под развесистой ивой, мстительно думала Зойка. — Какой герой, батюшки, этот Сорванец! А Глеб пусть не удирает от меня! Хоть он и будет школьником, а я — нет. И я не виновата, что такая неудача: на год позднее родилась. Из такого смелого, как этот Сорванец, даже космонавт может когда-нибудь получиться!»
Уже четыре раза, Зойке напоказ, Сорванец плюхался в пруд. С размаху разбивая своим телом зелёную тину, он исчезал, и некоторое время его совсем не было видно. Зойка таращила испуганные глаза на воду, на осоку и прибрежные кусты. Но вот Сорванец выныривал, ловкими взмахами рук достигал берега и вылезал, шумно дыша и отплёвываясь. Кончив плеваться и переводить дух, он гордо спрашивал:
— Видишь?
Не в силах выразить словами своё восхищение, Зойка молча усиленно кивала несколько раз подряд. С последним её кивком зеленоволосая, облепленная тиной голова Сорванца и его ноги, сплошь в пиявочных водорослях, мелькали в воздухе в новом потрясающем прыжке. Никогда в жизни Зойка не видела ничего более захватывающего.
Сколько времени так продолжалось, она не знала. Наконец, в полном изнеможении Сорванец повалился на траву. Зойка присела на корточки возле него.
