Я заставлял его есть гречневую кашу. И ставил в угол...»
«Не успокаивай меня,— тихо перебивает мама,— я знаю, почему он это сделал». «Почему?»
«Из-за сосульки... Если бы я только знала!..» Если бы она знала... Я снова засопел. «...До свиданья, мама и папа. В третьей четверти я, наверное, стал бы отличником...» И, обливаясь слезами, добавил: «Я плачу, но скрываю».
Успокоившись, я с увлечением приступил к выполнению своего давно выстраданного замысла. Немного отступив от последней строки, принялся рисовать череп.
Работа была трудная. Довольно быстро я набросал пустые глазницы. Одна из них получилась вдвое больше, но так было даже лучше. Гораздо труднее получались зубы. Их было много и все разные.
Окинув долгим взглядом завершенный труд, я почувствовал удовлетворение. Череп был хорош! Разве только чуть сузить подбородок...
Я принялся оттачивать карандаш. Раз — стружка, два — стружка, три... Бритва полоснула по пальцу, и капля крови шлепнулась на череп.
Трудно было переоценить эту находку. В один миг я закапал кровью все письмо, а под самым большим пятном у черепа аккуратно подписал: «Кровь Вадика».
Тихое умиротворение снизошло на меня. Я посмотрел на шкаф, потом на стол, подошел к дивану. Я прощался с вещами.
Диван был старый и всегда скрипел, когда на него садились. Мне хотелось еще раз услышать, как скрипит диван, и я сел на него. Несколько раз подряд я вставал и садился.
Очень скоро я пересмотрел в комнате все вещи, и мне стало грустно.
Неужели больше ничего не осталось? Я заглянул под кровать — пусто... Некоторое время я стоял в нерешительности, потом повернулся и пошел на кухню — смотреть на рукомойник.
А родители? Мне захотелось, чтобы они еще сильнее почувствовали свою вину. Поэтому я вернулся в комнату со щеткой и стал подметать пол.
Наступил вечер. Пришел папа, и мы стали ужинать.
— Как у нас сегодня чисто,— сказал он.— Это ты подмел пол?
— Нет,— ответил я,— это не я.
Пусть никто не узнает, что это я подмел пол. И только через много лет догадаются, кто это сделал.
— Как это я сразу не сообразил,— заметил отец,— разве ты без напоминаний что-нибудь сделаешь!
Я знал, что он так скажет...
— А помнишь, папа, ту желтую чашку с голубыми васильками? Ты все искал ее. Помнишь? Это я ее разбил...
И папа поверил:
— Я так и предполагал. Вечно ты все ломаешь!
Я встал и пошел одеваться. В дверях показалась мама:
— Куда это ты собрался?
— Я сейчас... На минутку...
Торопливо достав завернутое в бумажку письмо, я положил его на край стола и выбежал.
Было уже совсем темно. Я притаился за сараем. В глубине двора сквозь голые ветки загадочно светились окна нашего дома. Наверное, они там уже прочли.
Внезапно распахнулась форточка.
— Вадик! — раздался тревожный голос мамы. Я перестал дышать.
— Вадик! — крикнул отец.
«Поздно, слишком поздно»,— мелькнуло у меня.
— Вадик! — еще громче крикнула мама.
— Иди домой! — неуверенно добавил отец.
— Вадик!! — хором крикнули они. Жизнь догорала...
Я достал платок и зажал рот. План был прост — задохнуться. Это было очень трудно, так что время от времени я убирал платок и жадно вдыхал воздух.
Наконец форточка закрылась, и я спрятал платок.
Прошло еще минут десять. К моим страданиям стало примешиваться легкое беспокойство. В девять часов я обычно ложился спать. Пора было домой. Но как я мог? После такого письма! Вот если бы меня спасли...
Дверь в доме скрипнула, и в ночном сумраке выступили силуэты отца и матери. Оглядевшись по сторонам, они медленно обследовали весь двор, но упорно не замечали сарая. Я высунул из-за угла голову. Меня по-прежнему никто не замечал. Я вылез по пояс. Никакого результата! Папа забрался в противоположный угол двора и настойчиво обшаривал там кусты.
— Эх! — вздохнул я. Бесполезно.
— Эх!!
Они вздрогнули и разом повернулись. Больше я не мог рисковать и быстро вышел из-за сарая.
Первым подоспел отец. Он взял меня за руку:
— Где ты был?!
Мы направились к дому.
Комната ослепила светом. Опустив голову, я стаскивал пальто и жмурился, я старался не смотреть по сторонам. И вдруг, не выдержав, оглянулся: на столе стоял ящик с игрушками.
Проклятое пальто... Руки совсем запутались в рукавах. Наверное, я очень спешил. Отец тем временем уже затаскивал в комнату елку.
— Не бойтесь,— сказал я,— не бойтесь... Я передумал...
