— А-а-а! — удивляюсь я. — Что же это, вы забыли друг друга, что ли? Вы бы хоть поздоровались!
Тошко неохотно вынимает из кармана руку. Маргаритка так же неохотно пожимает ее и опять прячется у меня за спиной.
— Ну, ты что тут поделываешь, Тодор? — спрашиваю я.
— Взял билет на «Случай на границе», на четыре часа.
— Ты, выходит, где-то недалеко живешь?
— Где там! У самого Русского памятника.
— И сам пришел сюда?
— А то как же! Что я, маленький ребенок?
В это время Маргаритка меня дергает сзади за пальто: — Папа, послушай, что я тебе скажу.
— Ну, говори!
— На ушко.
Я наклоняюсь, не в силах понять, в чем тут дело.
— Папочка, давай выйдем немножко на улицу! — шепчет она.
— Зачем?
— Так просто.
— Глупости! Разве тебе не хочется поговорить с Тошко? Такими друзьями были в Приморском. Тодор, почему ты у нее не спросишь, где лодка?
— А чего тут спрашивать! — говорит Маргаритка. — Лодка лежит дома. Папа, давай выйдем, ну я прошу тебя! Тут очень душно! До свидания, Тошко!
— До свидания! — холодно отвечает Тошко и, безразлично насвистывая, удаляется.
Что бы это могло означать, черт возьми! Или тут что-то такое, чего я не могу понять? Ведь они расстались в Приморском очень сердечно, обещали обязательно приходить в гости друг к другу, откуда же сейчас эта непонятная холодность?
Мы с Маргариткой выходим на улицу.
— Ну? — спрашиваю я. — Что это за история? К чему все это?
— Так просто.
— Как это так просто! Я тебя спрашиваю, что все это значит?
Маргаритка смотрит в землю и смущенно теребит платочек.
— Отвечай же!
— Что... А то, что он мальчишка.
— Ну, и что из этого? Разве в вашем классе нет мальчишек?
— Есть, но там другое... Да и они уже не хотят с нами играть.
— Вот те на! А почему они не хотят с вами играть?
— Потому что мы девчонки.
— Кто тебе внушил эти глупости? Разве в пионерской организации вас делят на девчонок и мальчишек?
— Не делят, но...
— И правильно делают, что не делят. Ну-ка, пойдем обратно, и ты увидишь, вы опять станете такими же друзьями, какими были летом.
Глаза Маргаритки наполняются слезами.
— Папочка, прошу тебя, не надо!
— Но почему? — начинаю я выходить из себя.
— Ох, как ты не понимаешь! Он же будет... смеяться надо мной.
— Как, то есть, будет над тобой смеяться! С какой стати? Что же в тебе смешного?
Маргаритка молчит, по ее щекам скатываются слезы. Я кладу ей на плечо руку и привлекаю к себе:
— Что с тобой, моя девочка? Признайся папе и увидишь, тебе полегчает.
— Он... он... — всхлипывает у меня на груди Маргаритка, — ведь он увидит, что я хожу смотреть детские картины... Да еще с отцом... как ребенок какой-нибудь... Знаешь, как над нами смеются...
— Ох, глупышка, глупышка! — усмехаюсь я, поглаживая ее светлую головку. — Так вот оно в чем дело, глупышка ты моя...
И вдруг я понял, что как-то совершенно незаметно Маргаритка перестала быть ребенком. Об этом надо будет серьезно поговорить с мамой. Нам необходимо призадуматься. Да, да, необходимо призадуматься. Ведь Маргаритке уже одиннадцать лет.