Глава четырнадцатая
КУПЦЫ

Топот Алешкиного коня затих, а Вахрушка все еще стоял на том же месте, изумленный и обиженный. Но не такой он был человек, чтобы долго обиду лелеять. Он тряхнул головой и стал думать, как ему теперь на перепутье быть, какую судьбу выбрать.

«Налево пойду, в половецкий стан, — думал он, — там меня в отместку за князя до смерти замучают. Направо пойду, князю вослед, дорога дальняя, а я пеший, с голоду помру. На месте стоять — хватятся половцы князя, погоню пошлют, а я как раз у ней на пути. Схватят меня и опять-таки убьют. Куда ни кинь, всюду клин».

Тут он вторично тряхнул головой, мысли-то в голове и прояснились.

«А на месте стоять, — подумал он, — много не выстоишь. Ночь-то еще в начале. В темноте и прохладе успею подальше отойти. Лучше помереть с голоду, чем под нагайкой».

Вот он и пошел князю вослед.

Долго ли, коротко ли он шел, а вдруг слышит — погоня скачет. Он отошел в сторонку, притаился за кочкой. Они мимо проскакали, только комья земли из-под копыт летят. А Вахрушка встал и дальше себе побрел.

Вот идет он, идет и слышит — погоня возвращается. Едут-то не шибко, меж собой ссорятся, переругиваются. Видно, не поймали Игоря Святославича, далеко успел ускакать.

Проехала погоня, и Вахрушка дальше идет. Вот заря занялась, и видит он — вдали блестит речка. Он к речке пошел, водички напился, спрятался в тростниках и заснул. Больно утомился, всю ночь шагаючи.

Просыпается Вахрушка, а уж в небе первая звезда зажглась. Поднялся Вахрушка, покряхтывает. А ноги-то гудят, а в животе кишки голодом бурчат. Сутки не евши, шутка сказать!

Не такой был человек Вахрушка, чтобы голову повесить и без толку предаться отчаянию. Думает:

«Чем больше пройду, тем меньше останется, а помереть я всегда успею. Дорогой-то ноги разойдутся, сами пойдут».

И в самом деле ноги сами идут, а Вахрушка мысленно далеко унесся, в Михайлово село, к родной матушке.

Идет он, дорогу не различает, то споткнется, то опять выправится. Хоть спал весь день, а к земле тянет, голова от голода кружится. Вот смешались мысли, веки опускаются, а он идет, на ходу дремлет, он идет, одна нога, другая... Он идет, еще идет, пока что идет, кажется, идет...

Поднимает Вахрушка веки. А уже яркое солнце ему в глаза ударило, и чужие лица над ним склонились. Сел Вахрушка, — люди кругом, одежда у них русская, бороды у них русые.

— Где я? — спрашивает Вахрушка.

Тут они ему все объяснили. Купцы они, из дальних стран в родную землю возвращаются. Набрели на него нечаянно, издали в траве не увидели, чуть передний конь об него не споткнулся. Немного бы стороной прошли, не заметили бы его.

Дальше Вахрушка с купцами пошел. У них на конях сумы переметные и слуги с ними, рабы, тяжелые тюки не спине тащат. И на Вахрушку тюк взвалили. Он его несет, за свое пропитание отрабатывает. Уж теперь ему половцы не страшны. Половцы беспрепятственно пропускают купцов сквозь свои земли, сами с ними торговлю ведут, никогда на купцов не нападают.

Купцов-то трое. Один постарше, суровый человек. У него на поясе весы да гирьки, деньги взвешивать, деньги по весу идут. Он всему делу глава. А двое молодых — те его племянники, веселые такие. Товара они много и распродали и наменяли, возвращаются с прибылью и с собой дорогие товары везут. Как тут не веселиться?

Каждый вечер разожгут костры, ужин готовят, вино пьют. Один гусли себе на колени положит, струны перебирает, плясовую играет. С хмелю-то ему, наверно, кажется, что и звезды небесные, распустив рукава, под его напев по широкой дороге — по Млечному Пути хороводы водят, сам месяц рогатый вприсядку пошел.

А наскучат ему гусли, они кости игральные достанут, всю ночь напролет друг друга обыгрывают. Монеты золотые и серебряные, деньга персидские, византийские и немецкие, тюки с товаром ставят, проигрывают да отыгрывают.

Старший-то купец на племянников любуется, а сам за порядком следит. Днем дорогу указывает, вечером место для стоянки выберет, товар от ночной росы велит укрывать, слуг и рабов в страхе и повиновении держит.

Вот идут они всё вперед, две реки вброд перешли, через третью перевозчик их на другой берег перевез. Уже остался позади край степи, в Русскую землю вступили. А кругом места Вахрушке незнакомые. Он и спрашивает:

— Куда мы идем?

— Куда надо, туда и идем, — отвечают. — На Буг-реку, к Днестру-реке. На Колодяжек, на Межибожье, прямо к Галичу, богатому городу.

— Ох, — говорит Вахрушка, — да это совсем в другой стороне. Мне в Галичскую землю не надобно. Я в Северскую землю хочу. Там у меня под Новгородом, в селе Михайлове, матушка дожидается.

— Мало ли, — отвечают, — кто тебя дожидается. Не сворачивать нам для тебя с своего пути.

— Тогда отпустите меня, — говорит Вахрушка. — Я теперь сам дорогу найду.

А они говорят:

— Ишь хитрый какой! Мы тебя от голодной смерти спасли, из половецкой степи вывели. Теперь уж ты снами до места пойдешь, тюк понесешь. А как надумаем из Галича в Немецкие земли идти, и ты пойдешь.

Вахрушка говорит:

— Вы меня не покупали, не нанимали, не ваш я.

— Мы тебя нашли да подобрали, значит, наш. Поговори еще, так хуже будет!

Вахрушка замолчал, а сам думает:

«Что у половцев рабом быть, что у купцов — не велика разница. Надо мне уходить, пока дальше не завели».

Вот выбрал он ночку потемней. Старый купец лег спать, и все спать залегли. А молодые оба выбрасывают кости, очки считают, ничего вокруг не замечают.

Отполз Вахрушка от стоянки, забрался в кусты, а дальше не пошел, думает:

«Еды у меня в дорогу нет, как бы опять, как в тот раз, не сомлеть. Они уйдут, а я вернусь, поищу, может, они и забыли что съедобное».