Вышел кузнец сердитый да заспанный. А из-за его плеча кузнечиха выглядывает, лицо от стыда платочком прикрывает — один глаз заплыл, под другим синяк.

Кузнец как рявкнет:

— Ты чего ни свет ни заря безобразничаешь?

— Меня с княжьей конюшни прислали, — важно говорит Вахрушка. — Князя любимый конь расковался, а наш кузнец занемог. Не пойдешь ли коня подковать? Вдруг князь его с утра потребует.

Кузнечиха застрекотала:

— А пойди ты, пойди, Кузьма Федорович. Может, княжий-то кузнец надолго занемог, еще работенка перепадет.

— Баба, — говорит кузнец, — и понятие у тебя бабье. Может, это все обман? Я этого мальчишку уже раньше видал с Ядрейкой, с разбойником. Может, они это нарочно выдумали? И конь не расковался и кузнец здоров?

А кузнечиха — ох, хитра была! — вторит ему в голос:

— Вот и я то же говорю. Они, безобразники, и не такое выдумывают. С них станется, таковские. Не ходи, Кузьма Федорович, не надо ходить!

— Дура, — говорит кузнец. — Как же я не пойду, когда я князю требуюсь? Да куда же мальчишка девался? Только что здесь был и как сквозь землю провалился.

— Ой, не ходи! — причитает кузнечиха. — Может, и мальчишки никакого не было, привиделся нам со сна.

— Обоим, что ли, враз привиделся? — говорит кузнец. — Такого не бывает. Ну, я пошел. И без провожатого дорога известная.

Только кузнец скрылся из глаз, Вахрушка из кустов вынырнул и говорит:

— Пожалуйте, тещенька, ключ от замка, которым Настасья Кузьминична замкнута.

— Какая я тебе теща? — говорит кузнечиха, а сама ключ протягивает.

А на задах уже Ядрейка ждет с конями. Посадил он Настасью впереди себя, на другого коня Вахрушка взгромоздился.

Поскакали!

К полудню прискакали они в княжеское село, в пригородное.

Ядрейка Настасью с коня снял, под дерево посадил, сам побежал с попом договариваться.

Настасья сидит бледная, глазки голубые распахнула, ротик открыла, тяжело дышит, будто рыбка, из морской глубины вынутая, на сухой песок выброшенная. Её, бедняжку, от страха да от тряски укачало.

Впервой пришлось на коне скакать, она непривычная была.

Сидит она, стонет, просится:

— Домой хочу...

А Вахрушка ее уговаривает:

— Потерпи, Настасья Кузьминична! Вот сейчас повенчаетесь и домой поедем. Утри глазки-то! Сейчас я тебе водички принесу испить.

— Принеси, Вахруша! Тошно мне!

Побежал Вахрушка за водой, видит: впереди женщина идет, два ведра с водой несет на коромысле. Он ей вдогонку кричит:

— Постой, погоди, дай водицы ковшик. Девушка, вишь, сомлела, надо ее в чувство привести.

Женщина остановилась, повернулась, взглянула на него. А как взглянула, руками взмахнула, коромысло уронила, воду расплескала, не своим голосом вскрикнула:

— Вахрушенька, ты ли это?!

— Ой, матушка!

Стоят они, смотрят друг на друга, глазам своим не верят.

А как поверили, друг к дружке кинулись, обнялись. Вахрушкина мать от радости плачет, Вахрушка от счастья смеется, никак не остановится. Привелось встретиться, радость-то, радость какая!

— Сыночек ты мой, сколько лет не виделись, и не счесть мне! Не то пять годков, не то более.

— Пять, пять!

— Забыл ты меня, Вахрушенька. Пять годов не подавал весточки.

— Матушка родимая, я тебе письмо написал, на стреле в небо запустил, чтоб летело оно оттеле и до твоего дома. Я тебе писал, чтобы ждала меня, немного задержусь. А по осени пришел я в наше село, гостинцы тебе принес, полсапожки и платок, а тебя нет.

— Да какое ж письмо? Не обманывай ты меня. Посмотрю я, ты без меня от рук отбился, врать научился. Нехорошо это! А было мне письмо от твоего батюшки. Коробейник его в коробе принес, мне в руки отдал. А отец-то писал: «Приезжай ко мне, опять все вместе заживем». Я так поняла, что и ты там, а тебя и нет.

Ах, сколько лет не виделись, не встречались, друг на дружку не любовались, столько всего рассказать надо, с чего рассказ начинать?

— Скажи мне, матушка, как ты живешь?

— Хорошо живу, Вахрушенька. Не больно хорошо, а жить можно. И не очень можно, а все же с голоду не помираем. Уж мы теперь не вольные смерды, закупы мы теперь, князю закабалились. Коли не выкупимся, до самой смерти на него работать должны.

— Я вас выкуплю, — говорит Вахрушка. — Вот еще подрасту маленько, я вас непременно выкуплю. В щепки расшибусь, выкуплю, опять свободные будете.

Вахрушкина мать улыбается печально, говорит ласково:

— Дитятко мое, ты за нас не страдай. А как нам было иначе быть? Отец-то тогда ушел искать счастье. А какое ему счастье? Всего его уменья — землю пахать. Сюда сунулся, туда кинулся — нет ему счастья, работы нет. Вот попал он в это село, в Михайлове, княжьему тиуну — старосте поклонился. Дал ему тиун клочок земли, леса на избу, козу дал. Какая ни на есть, а все жизнь. Ты отца-то дождешься, Вахруша? Он на княжьей пашне трудится, к вечеру будет. Дождешься? Я бы пирогов испекла.

— Нельзя мне, — говорит Вахрушка. — Я теперь при должности. К вечеру обязан обратно быть.

— Хоть про себя расскажи, как ты жил без меня? Вырос-то как, красавец стал!

Приникла она к нему, плачет, слезами заливается, слез не утирает.

Радость-то, радость-то какая! Свиделись!