— Да чего тебе надо от этой шкуры? — спросил хозяин.
Пэкалэ поначалу пожал плечами, сделал вид, что смутился, и, извинившись, ответил, что не может-де рассказать.
Видишь ли,— наконец процедил он сквозь зубы,— шкура-то она шкура, да только не совсем простая. Она ведь — пророчица, знает никому не ведомое и рассказывает то, чего и рассказать нельзя.
Что же она хочет сказать? — удивился хозяин.
А вот что,— ответил Пэкалэ и приложил ухо к шкуре,— чудеса в решете!
Говорит, чтобы ты искал у изголовья, там должна быть водка.
Пошарил хозяин в изголовье и нашел водку.
— Вот так чудо! Кто же ее спрятал сюда?
— Тайный промысел,— ответил Пэкалэ.— Этого знать нельзя.
— А что еще говорит пророчица?
— Ищи за печью и найдешь жареного поросенка,— ответил Пэкалэ, делая вид, что прислушивается.
— Слыханное ли дело! А что еще говорит твоя пророчица?
— Ищи под кроватью и найдешь вино.
И так продолжалось, пока не нашли и бараний бок, и пироги. Любо было глядеть на уставленный яствами стол, но еще приятней было за них приняться.
Удивлялся муженек, еще пуще удивлялась жена, удивилась бы и вся деревня, будь она тут. Один Пэкалэ не удивлялся. Он-то хорошо знал цену своему товару!
— Что ж,— говорит он,— это вам не что-нибудь, это пророчица! Она и крота из-под земли достанет.
Так оно было или нет — трудно сказать. Пока суд да дело, Пэкалэ наелся, как турецкий паша, до того, что пояс на нем трещал.
— Хорошая штука эта пророчица,— заметил хозяин, отвалившись от стола.— Может, продашь ее, а?
— Боже избави,— ответил Пэкалэ.— Как продать такую вещь. Разве это можно?
— А если заплатить хорошие деньги?
— Где уж там! Пророчице моей цены нет.
Но хозяину очень уж хотелось лакомиться вкусными кушаньями и всегда знать, что делается у него в доме. Поэтому-то и стал он с Пэкалэ торговаться. Поначалу предложил хозяин кошель с золотыми, потом два, потом три, так дошло дело до семи кошелей. А это были хорошие деньги для человека и побогаче Пэкалэ.
— Ну, ладно, вижу, ты любой ценой хочешь получить пророчицу. Не ради денег, а за хлеб-соль да за привет — бери. И в добрый час!
Так сказал Пэкалэ и отдал хозяину телячью шкуру, а сам получил семь кошелей с золотом.
Не было в целом свете никого счастливее муженька верной жены. Теперь он будет знать все, что делается у него в доме, да еще кормиться всласть.
А Пэкалэ, продав шкуру и припрятав денежки, заснул богатырским сном. Путь до родного села предстоял еще долгий и трудный.
На следующий день распростился Пэкалэ с хозяевами и отправился домой. Шагает он по дороге и думает, что таким богатым он никогда еще не был. И крепко-накрепко положил Пэкалэ не метаться больше из стороны в сторону, а идти прямой дорогой, не обманывать больше никого и не наживаться за счет других. Нет, нет и еще раз нет! Теперь он станет порядочным человеком с чистой совестью. Теперь он угомонится, станет в ряд с лучшими хозяевами на деревне!
Все бы так, кабы не та верная жена!
Она, бедная, места себе на находила. Как вспомнит, что пророчица осталась в доме, так словно крыша на голову валится. Не то чтоб что-нибудь такое... Боже упаси! Но ведь женщины не из храброго десятка, душа у них неспокойная, коли в доме заводятся вещи вроде этой телячьей шкуры.
Всеми правдами и неправдами отправила она муженька в лес по дрова, а сама, как всякая работящая женщина, засунула веретено за пояс и поспешила вслед за Пэкалэ. Где шагом, где рысью догнала его и стала спрашивать, что нужно сделать, чтоб пророчица потеряла дар предсказания и стала шкурой, как все шкуры.
Что же тут будешь делать? Не грешно — что дано, что силою взято, то не свято. Пэкалэ получил от женщины еще семь кошелей с золотом и посоветовал ей ошпарить шкуру кипящей ключевой водой, процеженной через густое сито. И пошел Пэкалэ своей дорогой, словно ничего не случилось. Приходит он домой.
«Теперь, думает, стану порядочным человеком, может быть, даже старостой в родном селе».
И вправду стал Пэкалэ добрым хозяином.
Выстроил себе дом, да такой, что любо-дорого смотреть, с закрытой завалинкой на столбах да с большим крыльцом. Купил себе землю, воз, две пары быков, верховую лошадь, стельную корову, породистых овец — все, что полагалось иметь в порядочном доме.
По всей деревне не сыщешь такого хозяина. Все бы так, да уж больно глупы односельчане. Увидели, как строится Пэкалэ, все покупает да покупает, из кошеля вынимает, а обратно не кладет, и стали тут промеж себя шептаться. И додумались они, что у Пэкалэ, должно быть, пропасть денег: не то нашел их, не то получил, не то отобрал у кого-нибудь.
И захотелось им узнать, откуда взялись у Пэкалэ деньги.
— Слушай, Пэкалэ,— спросил один из них,— откуда у тебя такая пропасть денег? Тратишь да тратишь, конца им не видно.
А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и глаз не отводит от телеги с двойной упряжью, которая как раз в это время въезжала на широкий, богатый двор.
— Откуда у меня столько денег? — говорит.— Грехи мои тяжкие, да за что же мне получить их, как не за проданное добро?
— Какое такое добро, Пэкалэ? Никакого добра у тебя не было.
— Не было, не было!.. А телячья-то шкура чья была, братец, разве не моя? Вот она-то и есть мое добро; продал, получил денежки и завел себе новое хозяйство.
— Столько денег за какую-то телячью шкуру?
— Ну и глуп же ты, как я вижу,— ответил Пэкалэ, который зарекся не обманывать больше людей.— Невдомек тебе, что телка та была не простая, а породистая. Попридержи я ее еще — отелилась бы, а телка стала бы коровой, и вот тебе уже две коровы. А две коровы отелились бы, вот тебе уж четыре, а из четырех — восемь, а из восьми — шестнадцать, и так со временем было бы у меня целое стадо. Вот как надо вести расчет, когда идешь на рынок продавать товар. Не отдавать же за здорово живешь такое богатство.
Покачал головой собеседник, покачали головой и призадумались все жители села.
У многих были породистые телки. Почему же только Пэкалэ сумел продать шкуру за такую цену? Что они, глупее его? Зачем отдавать такое богатство за малые деньги?
Не долго думая, прирезали они своих породистых телок, наелись до отвала мяса, а шкуры, по примеру Пэкалэ, повезли в город продавать.
Только не всегда бывают чудеса на свете, не все люди умеют показать товар лицом, как Пэкалэ.
Что они ни говорили, как ни доказывали, что шкуры не от простых телок, а от породистых, никто не давал, сколько они запрашивали, и пришлось им вернуться домой ни с чем.
Горе им — да только горе и Пэкалэ. Увидев, какой они понесли убыток, какого сраму натерпелись, собрались опять люди, стали думать, как тут жить-быть. Судили-рядили, что бы такое выдумать и как поступить, лишь бы отделаться от Пэкалэ. Никакого сомнения нет: коль останется он жив — погубит всю деревню.
— А ну как взбредет ему в голову поджечь свой дом, чтобы и мы тоже подожгли свои? — высказался один, поосмотрительней других.
— А то сломает себе ногу, чтобы мы тоже сломали,— отозвался другой.
— Он и в колодец может прыгнуть, чтоб мы за ним попрыгали,— закричали все.
Сомневаться не приходилось. Нужно было отделаться от Пэкалэ, пока не погибли все селяне до единого.
Только как отделаться, вот в чем загвоздка. Можно зарезать его быков, корову и верховую лошадь, поджечь дом и выгнать Пэкалэ из деревни. Но кто поручится, что он не вернется опять?
Нет, нужно его убить: только так и можно от него избавиться навсегда.
И порешили они убить Пэкалэ. Однако не хотелось им проливать кровь, и никто не решался поднять на него руку. Тогда снова стали совещаться промеж себя односельчане, думу думать, как жить да быть, и порешили утопить Пэкалэ в Дунае, в самом глубоком месте, чтобы и правнукам его неповадно было бы по белу свету шататься.
А что, если Пэкалэ и со дна Дуная вернется?
Вот она где загвоздка. Что, если вернется? Что тогда делать?
Никакого сомнения нет: нужно так все устроить, чтобы Пэкалэ ни за что не спасся.
И опять стали думу думать, как жить да быть, опять советовались промеж себя и порешили упрятать Пэкалэ в мешок, хорошенько завязать его и накрепко прикрутить мешок к мельничному жернову. Жернов круглый — вот он и покатится до самого Дуная и потащит за собой Пэкалэ.
Порешив на том, собрались все жители деревни, и стар и млад, взяли с собой мешок, веревку потоньше, чтобы мешок завязать, веревку потолще, чтобы к жернову прикрутить, прихватили и жернов, да такой, какого не найти за три дня пути, и всем народом, от мала до велика, отправились к дому Пэкалэ, чтобы схватить его, связать, отнести к Дунаю да так забросить, чтобы покатился он на самое дно.
А Пэкалэ сидит себе на крыльце, трубкой попыхивает и любуется телегой с двойной упряжью, которая только въехала на широкий и богатый двор. Сидит Пэкалэ, как вдруг откуда ни возьмись, глядь — вся деревня от мала до велика заполнила двор, да еще не все уместились. Что ему было делать, бедняге? Ничего ему не оставалось, как дать себя связать. Эх, почему он не остался там, где раньше скитался? Потянула его нелегкая в родную деревню, захотел он вести порядочную жизнь, не обманывать больше людей. Да что поделаешь, двум смертям не бывать, одной не миновать.
«Видно, так уж суждено мне,— сказал про себя Пэкалэ,— умереть порядочным человеком в родной деревне».
Порядочнее, чем он был, Пэкалэ стать не мог — это он сам хорошо чувствовал.
Обидно все же было ему умирать как раз теперь, когда у него был и собственный дом, и сытный стол, и телега с четырьмя быками, и широкий двор. Хотелось бы ему спастись, но только по-честному,— ведь решил же он не обманывать больше людей.
Да где уж тут спастись! Односельчане были люди злые и хитрые.
Делать нечего! Смирился Пэкалэ, а люди засунули его, как кота, в мешок, подняли и понесли на лютую казнь. Пэкалэ во главе шествия, за ним жернов, потом деревенские богатеи, потом вся деревня от мала до велика — так они вышли из ворот широкого двора, прошли по деревне и прямо через пески отправились к могучему, глубокому Дунаю.
— Погодите, братцы! — крикнул самый рассудительный из селян.
